Два брата – две судьбы / 19 Марта 1949 / История Ульяновска / Годы и люди

В музее «Симбирская классическая гимназия» в зале, посвящённом выпускникам когда-то самого престижного в Симбирске учебного заведения для мальчиков, открылась мини-выставка «Два брата – две судьбы». Она появилась благодаря документам, поступившим в музей от родственницы братьев Грошевых, внучки их родной сестры Веры – Татьяны Валентиновны Офицеровой, проживающей в Ульяновске. Автор проекта выставки научный сотрудник музея Светлана Борисова считает: «Письма братьев не только расскажут, что значит жить вдали от родимой земли и испытывать тоску по ушедшей России, но и ещё раз дадут возможность почувствовать важность семейных ценностей, непреложность кровного родства, невидимой, но крепкой нитью связывающей души. И над этим родством не властно даже пространство и время!..»

Братья Константин и Нестор Грошевы ровно 100 лет назад, весной 1916 года, получили аттестаты зрелости из рук директора гимназии В.П. Андроникова. Это был юбилейный, 100-й выпуск гимназии. За плечами 44 юношей остался большой трудный период их жизни – восемь лет они «грызли гранит науки». У братьев Грошевых он ещё сопровождался и воспоминаниями о том, как непросто им было поступить сюда. Дело было в том, что Константин на момент поступления в гимназию был старше 12 лет. Согласно существующим правилам таким детям полагалось отказывать. Поэтому в 1908 году их отцу стоило большого труда убедить директора Симбирской классической гимназии Некрасова принять обоих своих сыновей в учебное заведение. Он даже писал прошение на имя господина попечителя в канцелярию Казанского учебного округа, и в результате ситуация благополучно разрешилась.

Мальчики, выросшие в большой и дружной семье сельскогоучителя из Белого Ключа Карсунского уезда Симбирской губернии, были зачислены в гимназию. Они были очень близки, понимали и любили друг друга.

Из письма Нестора Грошева от 18 марта 1949 года:

«Вспомнил, как мы с тобой приехали в Симбирск, как остановились в номерах (я бы и сейчас нашёл этот дом, если б он существовал, но совершенно уже не помню улиц, это был угловой дом) и спали на полу, а на следующий день пошли на экзамен. Помню, как Папа давал последние наставления и вразумления… Помню, как ты был мне почти нянькой, а я за тобой был как за каменной стеной; я в душе всегда восхищался твоим мужеством, твоей находчивостью, практичностью, умением поговорить; ты был в этом отношении для меня недосягаем».

После гимназии братья учились в Казанском университете: старший Константин Михайлович – на медицинском факультете, младший Нестор Михайлович – вероятно, на математическом, и не собирались расставаться. Но случилась революция 1917 года, и обстоятельства их жизни сложились так, что Нестору пришлось эмигрировать. В результате братья до конца своей жизни не видели больше друг друга.

Через какое-то время связь между Нестором и семьёй, оставшейся в Советской России, восстановилась. Он писал на родину письма и получал ответы. Некоторые письма Нестора брату Константину сохранились, и по ним можно приблизительно восстановить основные периоды его трудной жизни. Ответные письма Константина брату в Бельгию утрачены навсегда и, видимо, уже давно пошли на растопку фламандских печек.

Нестор, покинув Россию, оказался сначала в Финляндии «где всё так чисто», затем переехал в Бельгию, где и прожил большую часть своей жизни до своей смерти в 1982 году. Всё это время он испытывал острое чувство тоски по родным, по родине, по русскому языку. Это отчётливо явствует из его писем брату:

«...Думаю всё время о тебе; раскладываю перед собой все твои фотографии, рассматриваю в лупу все твои черты, перечитываю все твои письма. Вчера не мог заснуть до 3-х часов утра и перебирал в памяти всю нашу общую и мою теперешнюю жизнь...».

Но горе одному, когда упадёт, а другого нет, который поднял бы его

Так наставлял своих семерых детей сельский учитель из Белого Ключа Михаил Грошев. Как посмеивается в своих письмах сам над собой Нестор, уже умудрённый опытом жизни и часто вспоминающий ещё одно наставление отца: «Взявшийся за орало, не озирайся вспять...» – ему в эмиграции часто приходилось «браться за орало» и «озираться вспять». В Финляндии он грузил доски, работал батраком у крестьянина, но не опускал рук, и в возрасте 27 лет поступил в один из старейших европейских университетов – Лёвенский (Бельгия). Причём он был одним из лучших студентов. Во время учёбы стипендии хватало только на оплату съёмного жилья, а ведь нужно было ещё и отапливать его, покупать продукты, одежду, учебные пособия. Поэтому летом, когда стипендию не платили, ему приходилось наниматься на завод рабочим.

Однако после получения диплома инженера дела пошли ещё хуже. Разразился экономический кризис 1929 года, найти работу эмигранту было практически невозможно. Нестор даже чуть было не поехал на работу в Конго, но побоялся малярии и отказался. Какое-то время работал на заводах Бельгии и Франции (Ситроен), постоянно опасаясь быть сокращённым вместе с другими эмигрантами. К тому же прибавлялись постоянные проблемы с бельгийской полицией из-за формальностей, непредусмотрительности с оформлением виз. Не правда ли, всё это напоминает современную жизнь эмигрантов в Европе?

Из письма Н.М. Грошева от 19 марта 1949 года:

«Пишу я, а сущности-то как будто и нет. А душу можно ль рассказать? Что я пережил, что я передумал за это время на бумаге трудно выразить... плохой я писатель.<...> В таких условиях работать приходилось что-нибудь, где-нибудь, как-нибудь лишь бы только существовать. Давал уроки, продавал бензин в гараже, был путеводителем на выставке и т. д и т. д. и т.д.».

«Путеводительство» на выставке Нестора Михайловича не было случайным. Несмотря на бытовую неустроенность и финансовые трудности, он не утратил тяги к прекрасному, стремления познавать новое. В некоторых посланиях Нестор Михайлович подробнейшим образом описывает для брата, находившегося в то время за «железным занавесом», Лувр, сокровища, которые в нём находятся, совершал с ним «эпистолярные прогулки» по Елисейским полям до Триумфальной арки и даже рисовал подробные схемы парижских уголков.

Восторги восторгами, но тоска по родным местам у Нестора Михайловича была огромная. До конца своих дней он не мог привыкнуть, как сейчас бы сказали, к европейскому менталитету. Дети бельгийские не шумят, их вообще не заметно, есть ли они вообще или нет. На улицах теснота страшная, всё скучено и закопчёно. Печки долго не греют всё время подкидывать угля в них надо, утром в комнате такая же температура, как на улице. Люди равнодушны, ни на что происходящее не реагируют. Оперные голоса, особенно мужские, уступают русским. Да и гостеприимством бельгийцы не отличаются.

Из письма 22 марта 1949 года: «maxsimum на что ты можешь рассчитывать, это на чашку кофе, если в момент визита они сами пьют его; но обедать тебя уже не посадят... Помню, студентом ещё, гулял я один раз летом в поле и взалкал. Зайду, думаю, на ферму и выпью литр молока. Захожу, ферма фламандская... Разговор произошёл такой (девочка-подросток служила переводчицей): «Не можете ли мне продать литр молока, гуляя, мне захотелось пить и есть?» – «У нас нет молока». – «Как нет молока? Я вижу, у вас пасутся 30 коров перед фермой!». После продолжительных совещаний девочка сообщает мне, что мама не знает, почём сегодня в городе молоко. Такя и ушёл несолоно хлебавши».

О русской еде Нестор Михайлович вообще много тоскует. В письме к сестре Вере (от 8 ноября 1962 года) с удовольствием вспоминает русское застолье:

«О чём я мечтаю часто, Вера, это о наших чисто русских яствах: например, всевозможных грибах – солёных, маринованных, сушёных (какие Мама вкусные пирожки жарила на сковородке с рублеными груздями или даже с рублеными огурцами! И супы с сушёными грибами!) Я часто облизываюсь, вспоминая эти вкусные вещи! Ах, вот ещё! Вобла! Хорошая копчёная вобла! Ох, с каким удовольствием поел бы я её. Есть ли она сейчас в продаже? Я уже даже не совсем точно представляю её вкус».

И в письме от 30 марта 1977 года, вспоминая празднования русской Пасхи и Рождества:

«Помнишь, зимой к Рождеству всегда коптились четыре окорока, запекались они в русской печи, и что же за вкус был!!!А здесь окорока не коптятся, а просто варятся; так мне просто запах варёного окорока противен. Правда, в высокой части Бельгии (горы Ардены), там для продажи коптят, а только их не запекают, а едят просто сырыми. Вообще здесь едят обыкновенно мясо полусырым, а у меня душа не лежит к окровавленному мясу, и я никогда не хожу в их рестораны или уже спрашиваю мясо тушеное».

Единственная отрада в Бельгии, которая по размеру «меньше полнашей Симбирской губернии», это природа, лес, к тому же без комаров, в котором Нестор Михайлович любил отдыхать. Только запахов родных нет: «Я вот теперь не могу вспомнить запаха черёмухи или сирени (черёмухи здесь нет и сирень совершенно без запаха); не представляю этих запахов».

Его брат Константин (1895–1960) имел возможность наслаждаться запахом симбирской сирени, которая буйствует в нашем городе в конце мая – начале июня. Однако жизнь его также оказалась трудной. Он стал ветеринаром, выезжал на борьбу с эпидемиями на Кавказ. Как и младший брат, он не обзавёлся семьёй и умер в Ульяновске намного раньше Нестора (1897–1982).